Неточные совпадения
Оказалось, что у Егора
была семья, три
мальчика и дочь швея, которую он
хотел отдать замуж за приказчика в шорной лавке.
― Вот ты всё сейчас
хочешь видеть дурное. Не филантропическое, а сердечное. У них, то
есть у Вронского,
был тренер Англичанин, мастер своего дела, но пьяница. Он совсем запил, delirium tremens, [белая горячка,] и семейство брошено. Она увидала их, помогла, втянулась, и теперь всё семейство на ее руках; да не так, свысока, деньгами, а она сама готовит
мальчиков по-русски в гимназию, а девочку взяла к себе. Да вот ты увидишь ее.
Леню учит
петь «Хуторок»,
мальчика плясать, Полину Михайловну тоже, рвет все платья; делает им какие-то шапочки, как актерам; сама
хочет таз нести, чтобы колотить, вместо музыки…
Эта сцена, испугав, внушила ему более осторожное отношение к Варавке, но все-таки он не мог отказывать себе изредка посмотреть в глаза Бориса взглядом человека, знающего его постыдную тайну. Он хорошо видел, что его усмешливые взгляды волнуют
мальчика, и это
было приятно видеть,
хотя Борис все так же дерзко насмешничал, следил за ним все более подозрительно и кружился около него ястребом. И опасная эта игра быстро довела Клима до того, что он забыл осторожность.
Почти в каждом учителе Клим открывал несимпатичное и враждебное ему, все эти неряшливые люди в потертых мундирах смотрели на него так, как будто он
был виноват в чем-то пред ними. И
хотя он скоро убедился, что учителя относятся так странно не только к нему, а почти ко всем
мальчикам, все-таки их гримасы напоминали ему брезгливую мину матери, с которой она смотрела в кухне на раков, когда пьяный продавец опрокинул корзину и раки, грязненькие, суховато шурша, расползлись по полу.
Самгину
было трудно с ним, но он
хотел смягчить отношение матери к себе и думал, что достигнет этого, играя с сыном, а
мальчик видел в нем человека, которому нужно рассказать обо всем, что
есть на свете.
Он преподавал русский язык и географию,
мальчики прозвали его Недоделанный, потому что левое ухо старика
было меньше правого,
хотя настолько незаметно, что, даже когда Климу указали на это, он не сразу убедился в разномерности ушей учителя.
—
Будет? — повторил и он, подступив к ней широкими шагами, и чувствовал, что волосы у него поднимаются на голове и дрожь бежит по телу. — Татьяна Марковна! Не маните меня напрасной надеждой, я не
мальчик! Что я говорю — то верно, но
хочу, чтоб и то, что сказано мне —
было верно, чтобы не отняли у меня потом! Кто мне поручится, что это
будет, что Вера Васильевна… когда-нибудь…
Она
была отличнейшая женщина по сердцу, но далее своего уголка ничего знать не
хотела, и там в тиши, среди садов и рощ, среди семейных и хозяйственных хлопот маленького размера, провел Райский несколько лет, а чуть подрос, опекун поместил его в гимназию, где окончательно изгладились из памяти
мальчика все родовые предания фамилии о прежнем богатстве и родстве с другими старыми домами.
— Вы
хотите, чтоб я поступил, как послушный благонравный
мальчик, то
есть съездил бы к тебе, маменька, и спросил твоего благословения, потом обратился бы к вам, Татьяна Марковна, и просил бы
быть истолковательницей моих чувств, потом через вас получил бы да и при свидетелях выслушал бы признание невесты, с глупой рожей поцеловал бы у ней руку, и оба, не смея взглянуть друг на друга, играли бы комедию, любя с позволения старших…
— Алексей Владимирович Дарзан, Ипполит Александрович Нащокин, — поспешно познакомил их князь; этого
мальчика все-таки можно
было рекомендовать: фамилия
была хорошая и известная, но нас он давеча не отрекомендовал, и мы продолжали сидеть по своим углам. Я решительно не
хотел повертывать к ним головы; но Стебельков при виде молодого человека стал радостно осклабляться и видимо угрожал заговорить. Все это мне становилось даже забавно.
— Не то что смерть этого старика, — ответил он, — не одна смерть;
есть и другое, что попало теперь в одну точку… Да благословит Бог это мгновение и нашу жизнь, впредь и надолго! Милый мой, поговорим. Я все разбиваюсь, развлекаюсь,
хочу говорить об одном, а ударяюсь в тысячу боковых подробностей. Это всегда бывает, когда сердце полно… Но поговорим; время пришло, а я давно влюблен в тебя,
мальчик…
Когда же он, больной и испорченный от нездоровой работы, пьянства, разврата, одурелый и шальной, как во сне, шлялся без цели по городу и сдуру залез в какой-то сарай и вытащил оттуда никому ненужные половики, мы все достаточные, богатые, образованные люди, не то что позаботились о том, чтобы уничтожить те причины, которые довели этого
мальчика до его теперешнего положения, а
хотим поправить дело тем, что
будем казнить этого
мальчика.
И
хотя бы мы
были заняты самыми важными делами, достигли почестей или впали бы в какое великое несчастье — все равно не забывайте никогда, как нам
было раз здесь хорошо, всем сообща, соединенным таким хорошим и добрым чувством, которое и нас сделало на это время любви нашей к бедному
мальчику, может
быть, лучшими, чем мы
есть в самом деле.
— Я вас серьезно прошу, Карташов, не вмешиваться более с вашими глупостями, особенно когда с вами не говорят и не
хотят даже знать,
есть ли вы на свете, — раздражительно отрезал в его сторону Коля.
Мальчик так и вспыхнул, но ответить ничего не осмелился. Между тем все тихонько брели по тропинке, и вдруг Смуров воскликнул...
Он уже успел вполне войти в тон,
хотя, впрочем,
был и в некотором беспокойстве: он чувствовал, что находится в большом возбуждении и что о гусе, например, рассказал слишком уж от всего сердца, а между тем Алеша молчал все время рассказа и
был серьезен, и вот самолюбивому
мальчику мало-помалу начало уже скрести по сердцу: «Не оттого ли де он молчит, что меня презирает, думая, что я его похвалы ищу?
— Уж конечно, объясню, не секрет, к тому и вел. Братишка ты мой, не тебя я
хочу развратить и сдвинуть с твоего устоя, я, может
быть, себя
хотел бы исцелить тобою, — улыбнулся вдруг Иван, совсем как маленький кроткий
мальчик. Никогда еще Алеша не видал у него такой улыбки.
— Это непременно так
будет, Карамазов, я вас понимаю, Карамазов! — воскликнул, сверкнув глазами, Коля.
Мальчики заволновались и тоже
хотели что-то воскликнуть, но сдержались, пристально и умиленно смотря на оратора.
Но Илюша, уже слышавший и знавший еще за три дня, что ему подарят маленькую собачку, и не простую, а настоящую меделянскую (что, конечно,
было ужасно важно),
хотя и показывал из тонкого и деликатного чувства, что рад подарку, но все, и отец и
мальчики, ясно увидели, что новая собачка, может
быть, только еще сильнее шевельнула в его сердечке воспоминание о несчастной, им замученной Жучке.
Отец Паисий, конечно, не ошибся, решив, что его «милый
мальчик» снова воротится, и даже, может
быть (
хотя и не вполне, но все же прозорливо), проник в истинный смысл душевного настроения Алеши.
— Ваше превосходительство, ваше превосходительство… неужели?.. — начал
было он и не договорил, а лишь всплеснул руками в отчаянии,
хотя все еще с последнею мольбой смотря на доктора, точно в самом деле от теперешнего слова доктора мог измениться приговор над бедным
мальчиком.
— Я
хочу себя разрушать. Тут
есть один
мальчик, он под рельсами пролежал, когда над ним вагоны ехали. Счастливец! Послушайте, теперь вашего брата судят за то, что он отца убил, и все любят, что он отца убил.
— Он и камни левшой бросает, — заметил третий
мальчик. В это мгновение в группу как раз влетел камень, задел слегка мальчика-левшу, но пролетел мимо,
хотя пущен
был ловко и энергически. Пустил же его
мальчик за канавкой.
Этот Дарданелов, человек холостой и нестарый,
был страстно и уже многолетне влюблен в госпожу Красоткину и уже раз, назад тому с год, почтительнейше и замирая от страха и деликатности, рискнул
было предложить ей свою руку; но она наотрез отказала, считая согласие изменой своему
мальчику,
хотя Дарданелов, по некоторым таинственным признакам, даже, может
быть, имел бы некоторое право мечтать, что он не совсем противен прелестной, но уже слишком целомудренной и нежной вдовице.
И что бы там ни случилось с нами потом в жизни,
хотя бы мы и двадцать лет потом не встречались, — все-таки
будем помнить о том, как мы хоронили бедного
мальчика, в которого прежде бросали камни, помните, там у мостика-то? — а потом так все его полюбили.
— Гм! Все равно
мальчик. Та к ходи, головой качай. Глаза
есть, посмотри не могу, понимай нету. Верно — это люди в городе живи. Олень искай не надо; кушай
хочу — купи. Один сопка живи не могу — скоро пропади.
Обед
был большой. Мне пришлось сидеть возле генерала Раевского, брата жены Орлова. Раевский
был тоже в опале с 14 декабря; сын знаменитого Н. Н. Раевского, он
мальчиком четырнадцати лет находился с своим братом под Бородином возле отца; впоследствии он умер от ран на Кавказе. Я рассказал ему об Огареве и спросил, может ли и
захочет ли Орлов что-нибудь сделать.
Кетчер махал мне рукой. Я взошел в калитку,
мальчик, который успел вырасти, провожал меня, знакомо улыбаясь. И вот я в передней, в которую некогда входил зевая, а теперь готов
был пасть на колена и целовать каждую доску пола. Аркадий привел меня в гостиную и вышел. Я, утомленный, бросился на диван, сердце билось так сильно, что мне
было больно, и, сверх того, мне
было страшно. Я растягиваю рассказ, чтоб дольше остаться с этими воспоминаниями,
хотя и вижу, что слово их плохо берет.
«
Мальчик!» — кричала мне Прасковья Андреевна, идучи к корыту, — я
хотел было взять младенца с подушки, но не мог, так дрожали у меня руки.
Я ее полюбил за то особенно, что она первая стала обращаться со мной по-человечески, то
есть не удивлялась беспрестанно тому, что я вырос, не спрашивала, чему учусь и хорошо ли учусь,
хочу ли в военную службу и в какой полк, а говорила со мной так, как люди вообще говорят между собой, не оставляя, впрочем, докторальный авторитет, который девушки любят сохранять над
мальчиками несколько лет моложе их.
Я
был мальчиком очень раннего развития,
хотя и мало способным к регулярному учению.
Такие откровенные разговоры заставляли Серафиму вспыхивать ярким румянцем,
хотя она и сама
была уверена, что родится именно
мальчик.
—
Хочешь — налиток [Налиток — тяжелая битка для игры
мальчиков.] сделаю? Хорошая битка
будет!
Над ним и вокруг него по-прежнему стоял глубокий, непроницаемый мрак; мрак этот навис над его мозгом тяжелою тучей, и
хотя он залег над ним со дня рождения,
хотя, по-видимому,
мальчик должен
был свыкнуться с своим несчастием, однако детская природа по какому-то инстинкту беспрестанно силилась освободиться от темной завесы.
— Пойми меня, Анна, — сказал Максим мягче. — Я не стал бы напрасно говорить тебе жестокие вещи. У
мальчика тонкая нервная организация. У него пока
есть все шансы развить остальные свои способности до такой степени, чтобы
хотя отчасти вознаградить его слепоту. Но для этого нужно упражнение, а упражнение вызывается только необходимостью. Глупая заботливость, устраняющая от него необходимость усилий, убивает в нем все шансы на более полную жизнь.
Я, может
быть, впрочем, не знаю… потому что сбиваюсь, но во всяком случае, кто, кроме вас, мог остаться… по просьбе
мальчика (ну да,
мальчика, я опять сознаюсь) провести с ним вечер и принять… во всем участие и… с тем… что на другой день стыдно… (я, впрочем, согласен, что не так выражаюсь), я все это чрезвычайно хвалю и глубоко уважаю,
хотя уже по лицу одному его превосходительства, вашего супруга, видно, как всё это для него неприятно…
— Насчет этого вчерашнего
мальчика, предполагаете вы, князь? О нет-с; вчера мои мысли
были в беспорядке… но сегодня я уже не предполагаю контрекарировать
хотя бы в чем-нибудь ваши предположения.
Мы разошлись: он — на знойный остров, где
хотя раз, в минуту ужасной скорби, вспомнил, может
быть, о слезах бедного
мальчика, обнимавшего и простившего его в Москве; я же
был отправлен в кадетский корпус, где нашел одну муштровку, грубость товарищей и…
Чувство собственности, исключительной принадлежности чего бы то ни
было,
хотя не вполне, но очень понимается дитятей и составляет для него особенное удовольствие (по крайней мере, так
было со мной), а потому и я,
будучи вовсе не скупым
мальчиком, очень дорожил тем, что Сергеевка — моя; без этого притяжательного местоимения я никогда не называл ее.
Приходская церковь Крестовниковых
была небогатая: служба в ней происходила в низеньком, зимнем приделе, иконостас которого скорее походил на какую-то дощаную перегородку; колонны, его украшающие,
были тоненькие; резьбы на нем совсем почти не
было; живопись икон — нового и очень дурного вкуса; священник — толстый и высокий, но ризы носил коротенькие и узкие; дьякон —
хотя и с басом, но чрезвычайно необработанным, — словом, ничего не
было, что бы могло подействовать на воображение, кроме разве хора певчих,
мальчиков из ближайшего сиротского училища, между которыми
были недурные тенора и превосходные дисканты.
Но почему же теперь ты с какой-то радостью беспрерывно намекаешь мне, что я еще смешной
мальчик и вовсе не гожусь
быть мужем; мало того, ты как будто
хочешь осмеять, унизить, даже как будто очернить меня в глазах Наташи.
Ведь сделаться семейным человеком не шутка; тогда уж я
буду не
мальчик… то
есть я
хотел сказать, что я
буду такой же, как и другие… ну, там семейные люди.
— Я вовсе не
хотел оскорбить тебя, друг мой, — отвечал он, — напротив, я о тебе сожалею. Ты приготовляешься к такому шагу в жизни, при котором пора бы уже перестать
быть таким легкомысленным
мальчиком. Вот моя мысль. Я смеялся невольно и совсем не
хотел оскорблять тебя.
Сергей не
хотел будить дедушку, но это сделал за него Арто. Он в одно мгновение отыскал старика среди груды валявшихся на полу тел и, прежде чем тот успел опомниться, облизал ему с радостным визгом щеки, глаза, нос и рот. Дедушка проснулся, увидел на шее пуделя веревку, увидел лежащего рядом с собой, покрытого пылью
мальчика и понял все. Он обратился
было к Сергею за разъяснениями, но не мог ничего добиться.
Мальчик уже спал, разметав в стороны руки и широко раскрыв рот.
Мать широко улыбнулась, ей
было приятно слышать восторженные похвалы
мальчика. Приятно и неловко. Она даже
хотела сказать ему: «Это я Власова!..», но удержалась и с мягкой насмешкой, с грустью сказала себе: «Эх ты, старая дура!..»
Около обиженного
мальчика хлопотала какая-то женщина, в головке и одетая попроще других дам. По всем вероятиям, это
была мать Оськи, потому что она не столько ублажала его, сколько старалась прекратить его всхлипыванья новыми толчками. Очевидно, она
хотела этим угодить хозяевам, которые отнюдь не желали, чтоб Оська обижался невинными проказами их остроумных деточек. Обидчик между тем, пользуясь безнаказанностию, прохаживался по зале, гордо посматривая на всех.
Те думали, что новый смотритель подарочка
хочет, сложились и общими силами купили две головки сахару и фунтика два чаю и принесли все это ему на поклон, но
были, конечно, выгнаны позорным образом, и потом, когда в следующий четверг снова некоторые
мальчики не явились, Калинович на другой же день всех их выключил — и ни просьбы, ни поклоны отцов не заставили его изменить своего решения.
Валахины жили в маленьком чистеньком деревянном домике, вход которого
был со двора. Дверь отпер мне, по звону в колокольчик, который
был тогда еще большою редкостью в Москве, крошечный, чисто одетый
мальчик. Он не умел или не
хотел сказать мне, дома ли господа, и, оставив одного в темной передней, убежал в еще более темный коридор.
И, однако, все эти грубости и неопределенности, всё это
было ничто в сравнении с главною его заботой. Эта забота мучила его чрезвычайно, неотступно; от нее он худел и падал духом. Это
было нечто такое, чего он уже более всего стыдился и о чем никак не
хотел заговорить даже со мной; напротив, при случае лгал и вилял предо мной, как маленький
мальчик; а между тем сам же посылал за мною ежедневно, двух часов без меня пробыть не мог, нуждаясь во мне, как в воде или в воздухе.
Фон Лембке
был обижен и снова пожаловался супруге; осмеяв его раздражительность, та колко заметила, что он сам, видно, не умеет стать на настоящую ногу; по крайней мере с ней «этот
мальчик» никогда не позволяет себе фамильярностей, а впрочем, «он наивен и свеж,
хотя и вне рамок общества».